И от напастей вроде пронесло,
Но дюжина скабрезных фотографий,
Где я рифмую девушку с веслом,
Легла на стол её бандиту-мужу,
И этот откровенный «неэстет»
Поклялся схавать мой талант на ужин
И обглодать запчасти на десерт.
Но, как писали классики в романах,
Имея философский склад ума,
Я пятой точкой просчитал гурмана
И утром диффузировал в туман, –
На чёрный день в носке имея нычку
И Бродского трёхтомник в рюкзаке,
Рванул в деревню первой электричкой,
Удачно не опознанный никем.
Кто понимает, тот конечно спросит,
Что будни деревенские сулят
Поэту – даже в Болдинскую осень
Ведь не кропать Онегина с нуля?
И я пера не замарал в чекушке
Сивушной браги, принятой с плеча,
Когда за закусь сочинял частушки
К предвыборной программе кулачья.
Поупражнявшись зиму в тяжких родах,
И мой носок в итоге оскудел,
А я уже готов был стать «народным»,
Когда б, меня оставив не у дел,
Мой протеже не отвалил на нары,
Так и не чухнув депутатский быт,
А я, как рыцарь чёрного пиара,
Пал жертвой дрына классовой борьбы.
И в ветсанчасти на вторые сутки
Придя в сознанье и изведав грусть,
Я покорил принцессу свинской утки,
Читая ей трёхтомник наизусть.
И в этой силе, прозе неподсудной,
Величье слова я познал без слов...
Сестричка, поменяй поэту судно,
А я тебя придумаю с веслом...