Этот снег лез за шиворот и отрезвлял до костей,
И снежинки изящные формы являли простору.
Предвозвестник желаний, предтеча благих новостей,
Предводитель дворянства дворов, обметаемых споро.
Он скрипел на стекле, под ногами, ночным фонарем,
В чьём гриппозном свету обращался спиралью метельной.
Забавлялся заносами, вея заботливым сном,
Прописав иноходцам семейный режим и постельный...
Это был тот же снег. Тот же белый. Он шёл, не стихал.
Замело всё окрест. И причём на каникулы даже.
Про танкистов с собакой извечный один сериал.
И раздолье зимы, что из прошлого память куражит.
Перламутровый лёд заливали из шланга всю ночь,
И коньки, и заветная клюшка, что падать мешала,
И пронзительность счастья, которую не превозмочь.
Было ярче, богаче. Но так никогда не бывало...
Этот снег, грязно-мокрый, весенний, последний уже.
Ожиданье весны, долгой-долгой, как жизни счастливой,
Как её нежный взгляд, как желанье на том вираже
Закруглиться в исканьях и ждать без отливов прилива...
Только снег настигал, и весна вновь сменялась зимой.
В ней пока новогодние преобладали картины.
Этот снег окрылял, поднимал над озябшей землёй,
До заснеженных окон роддома с головкою сына...
Это был тот же снег. Рождество. У снежинок привал.
Ветер сник, спал мороз, затаившись и не обещая.
Снег устал заметать. И я понял, что тоже устал.
И пора уходить. Не прощаясь, не злясь, не прощая...
Этот снег шёл всю ночь. Или год. Или два. Как в бреду.
Пролетали слова, голоса, увлеченья, порывы.
И когда тормоза поддались на заснеженном льду,
Снег сугробом обнял радиатор у кромки обрыва...
Он исчезнуть не мог, хоть весною ручьёв перезвон
Каждый раз обещал потепленье на долгие лета.
Но опять новый круг, снова снежный затих стадион,
И от старта до финиша вновь по кольцу эстафета.
А снежинки кружат. Как секунды. Их призрачен счет.
Это снежное время вальсирует жизни ковчегом.
Всё меняется в мире, в мечтах, в небесах. Всё течёт.
Неизменна лишь память с тем самым единственным снегом.