Слышишь, Нанкуни, опять разгулялись гиены - бьются за падаль, хохочут... Их пир окаянный сотнями звуков взрывает, полощет и пенит шёпотный морок больной от бездождья саванны. Ты говорил, так задумал великий Энгаи, надвое год разделив, будто жилой тетивной; долго томимая жаждой земля угасает, чтобы воспрянуть потом от целительных ливней. Видишь, Нанкуни, как небо украсили перья солнечных птиц - ненасытных, жестоких, упрямых. Близятся «белые» дни - горевать о потерях. Не умолкает встревоженный голос тамтама. Ты говорил, что порядок не племенем создан. Время пожаров камедью висит на ресницах. Но потускневший от дыма очистится воздух, почва насытится пеплом. И жизнь возродится. Знаешь, Нанкуни, когда он уехал на север, в край, где красуются древними соснами скалы, я обессилела, высохла сразу. Но.все ведь не понимают того, что внезапно сломалась не от ползущих деревней дурных разговоров, яд источающих, словно змея в дерновине, а от недуга - сердечного зноя, который не отпускает меня, ни за что не покинет. Ты говорил, перемены … Их нет и не будет: слишком крепки - не по силам живому - тенёта, свитые мне в наказание духами судеб. Он не вернётся сюда, никогда не вернётся.