Я, должно быть, сюда не случайно. Город смогом почтит, как салютом.
И почти позабытые тайны до краёв исступленья нальют нам.
Я вернуться пытаюсь в ту зиму, Рождеством совращённую в слякоть...
Мы курили (по карточкам) «Приму», мы пытались по-взрослому плакать
над замёрзнувшим ночью рассветом и оттаявшим утром закатом.
Мы, стесняясь, шептались про это и беззвучно сливались в стаккато,
потому что в панельной хрущёвке – мир с акустикой зрительных залов...
Я справляюсь с заносами ловко и давлю на педали устало.
За спиною разбитые тракты, две таможни и двадцать два года...
Спешно акты сменяли антракты по велению ушлой природы,
по желанию, что не стихало, по течению, что заносило.
Иногда выпадали привалы и валило порой во всю силу...
На столбах тускло светят гирлянды. Рождество. Будь неладна та дата.
Я наелся свободой по гланды, как пресытился счастьем когда-то.
Сам уход был обставлен прелестно, не тянулась резина при этом...
Самоходной дрезиной с оркестром я катился все двадцать два лета...
Но зачем я, куда и откуда? Ведь не помню ни улиц, ни дома.
Город встретит притихшею грудой. Всё чужое. Всё здесь незнакомо.
Лишь мечты парусами обвисли и стремятся в полёт оригами.
Скоро сказка слагается. В мыслях. Скоро портится снег под ногами...
Этот двор. Да, наверное, этот. Снег в грязи как надежда в помойке.
Но раздача счастливых билетов прекратилась в тот год перестройки,
где мы были отчаянно смелы на планете, от счастья морозной...
Снег кружится и тает. Весь в белом. Дом под снос... Тишина... Слишком поздно...
Светлячок сигареты последней угасает в безлюдном проёме.
Здесь мы не попрощались в передней, призрак прошлого нас не догонит.
Снег идёт с лёгким запахом тленья, до рассвета три вздоха осталось...
Рождество означает рожденье. Это просто рождается старость...